В центре нашей деревни шумно и суетно. Железнодорожная станция с прибывающими и отбывающими поездами, врачи, магазины, почта, банки. На клочке земли жизнь пузырится и пульсирует в мегаполисном ритме.
И в этой капле меда, облепленной людьми, как мухами, есть «волшебное» кафе. Здесь часто меняются хозяева, вывески, декорации – поставили игровую машину для детей, убрали; повесили занавески в горошек, потом в цветочек; купили кипарисовые пальмы в горшках; поставили живые цветочки на столе, потом пластиковые…
Как бы внешне оно не менялось, атмосфера остается одной: дрема и сон. Порой кажется, что сам воздух здесь пропитан дурманом, и даже мухи засыпают в воздухе, так и не долетев до крупинки сахара или крошечки круассана. Гнетущая тишина, молчание, колодец, где любой звук отражается в бетонно-стеклянном пространстве эхом-громом и колошматит окружающее. За столиками сидят благочинные баварские пенсионеры с пивом и молчат. Даже если соберутся вместе на кофе, все равно поговорят-поговорят, а потом замолкают, не выдерживая тугой и тянущейся, как пастила, тишины.
Хозяева кафе, супружеская пара итальянцев, каждое утро приезжают сюда на стареньком голубом фиате. Медленные, тихие, укротившие южный темперамент и подстроившиеся под своих размеренных клиентов. Стоят у барной стойки и выжидают, вглядываются в зябкую пустоту, красноватые лица. Может еще пива?
Им бы уютный маленький ресторанчик, заставленный мебелью, цветами, бабушкиными сувенирами и стеллажами с пыльными винными бутылками, да маленький патефончик для антуража, а не этот бетонный плацдарм, без начала и конца, априори не обживаемый и холодный.
Один раз мы с детьми решили там поесть яблочный штрудель. Неожиданный выбор для хозяев, поэтому десерт нам достался наверное позавчерашний, из холодильника, без сахарной пудры и сливок. Но детский организм не обманешь, сахар и позавчерашнего пирога усвоился ими быстро и тут же трансформировался в движение. Уже не помню, решили ли они полезть на пальму, поиграть с вешалкой в маугли или кошачьим племенем залезть под стол, но вскоре раздался крик – конец тихому медитативному попиванию кафе-латте. Жалеть, утешать, понимать, формулировать, целовать – стандартный набор, который в этот раз перекочевал на театральные подмостки. В качестве зрителей у нас было все кафе. Мы, как и всегда, выступали с иноязычной программой…
Вдруг к нам подошла женщина, открытая, раскованная, в струящейся одежде, с седыми длинными волосами, немного другая в своем свободном парении по залу. «Вы говорите по-русски?», – спросила она с акцентом. «Я тоже говорю, у меня мама была русская, а папа – француз, я сама из Парижа». «Как вы это говорите, мне уже 53 года, я в Германии уже 10 лет. Очень хорошо, что Вы говорите на русском, а что ваш сын ударился? У вас все хорошо?» Мешала русский с французским, но артикулировала «мамины» слова с трепетом, волнением, теплом. И делала это жадно, не могла насытиться. «Ну, всего хорошего вам, до встречи».
Как мне хотелось схватить ее за грудки и спрашивать: «Откуда? Как? Белая эмиграция, военно-полевой роман француза и русской, нежно-дипломатические отношения?»
«Да, да, и вам хорошего дня, до свидания!», – вежливо отвечаю.
Мы выходили из кафе, и я думала о необыкновенной силе материнского языка, о той любви, нежности, боли – чувствах, которыми для этой женщины было пропитано каждое русское, «мамино» слово.
Так, возможно, и мои дети через много лет будут выхватывать русскую речь из толпы, радио, интернета и искать детство: свое, мое, наше…
Хозяева по-прежнему стояли у барной стойки и выжидали… Может еще один случайный клиент?
Нет – случайных здесь не бывает. Приходят лишь те, которым нужна эта вязкая тишина, пузырьки пива, проходящие мимо покупатели, проходящие мимо жизни. А они за деревянными столиками с пластиковыми розочками смотрят на нее, как в телевизор. Медитируют в желтовато-пенных отцветах пива или тонут… Вечные созерцатели…
Irina Murg 